Командировка в горы
В первое мгновение Кучину показалось, что он попал в прошлое — уютная квартирка на Васильевском острове, девочки-школьницы, встречающие гостя книксеном и здоровающиеся с ним по-французски, приветливая хозяйка, иконы в красном углу, под которыми маленьким круглым огоньком светит лампадка. Но только на мгновение. Морок тут же развеялся — квартирка была дешевой халупой в трущобах Белграда, повсюду видны были следы отчаянной бедности, доходящей уже до стадии полной нищеты, платья девочек были тщательно заштопаны во многих местах, а в глазах хозяйки, помимо тусклой радости от прихода гостя сквозило голодное беспокойство — а вдруг гость задержится, и придется кормить его обедом, как-то выкручиваться, делить по-новому скудные запасы еды, приготовленной к обеду, и при этом пытаться сохранять приличия, и не замечать голодных взглядов девочек, и поддерживать светскую беседу.
Кучин помрачнел и прошел в отгороженный ширмой закуток, изображавший у поручика Арсентьева рабочий кабинет.
Через десять минут, получив весьма заманчивое предложение от излучающего энтузиазм Кучина, поручик Арсентьев глубоко и надолго задумался, уставившись невидящими глазами на красноватый огонек лампадки.
- Ротмистр, у меня вопрос... извините, если это покажется вам неуместным в данной ситуации... Что с юридической стороной дела?
Кучин озадаченно поднял брови.
- В каком смысле? Оформление контракта? Аванс будет выдан сразу, золотом. Все расчеты лично гарантирует полковник Миклашевский.
- Нет, я в другом смысле. Какой статус будет у нашей... - он помялся, подбирая слова, - у нашего вооруженного формирования? С точки зрения военного международного права?
Кучин понимающе кивнул.
- Нас принимает на военную службу по контракту в регулярной албанской армии в качестве военных советников премьер-министр Албании, для оказания организационного содействия в подавлении антигосударственного мятежа, осуществленного пробольшевистским епископом Фан Ноли.
- А, тогда конечно. Тогда совсем другое дело. Полагаю, такой найм иностранных советников предусмотрен албанскими законами и не противоречит ее конституции?
Кучин озадаченно пожевал губами.
- Видите ли, в чем дело, поручик. Если Ахмет-бей с нашей помощью благополучно вернется в свой премьерский кабинет, то разумеется, это никаким образом не будет противоречить албанским законам. Более того, мы будем вправе рассчитывать на награды и поощрения, предусмотренные албанскими законами и обычаями. Что касается конституции, то вы меня, право, озадачили. У меня нет положительно никаких сведений об албанской конституции, и я не уверен, что таковая вообще существует в природе.
- Помилуйте, ротмистр. Албания ведь, кажется, республика, и значит, у нее должна быть конституция.
- Ммм... возможно. Но я не уверен, что Албания — республика, мне кажется, у нее какой-то мутный статус — что-то вроде зависимой территории, протектората или регентства. Я не вполне, впрочем, в этом уверен, врать не стану. Что касается конституции, я не специалист по конституциям. Я, если позволите, предпочитаю монархию. Разумеется, просвещенную и самого демократического толка, - поспешил он оправдаться перед поручиком, - А вы, поручик, простите — вы социалист?
- Нет, нет, что вы, Александр Васильевич, - вскинулся было поручик Арсентьев, но Кучин успокоил его движением руки.
- Прошу прощения за мой вопрос, ваши политические взгляды являются исключительно вашим личным делом, и не имеют никакого отношения к обсуждаемому вопросу. Имеет значение исключительно ваша профессиональная квалификация. Полковник Ахмет-бей Зоголлы — подлинный демократ, и никак не ограничивает право своих военных советников исповедовать любую религию и иметь любые политические взгляды.
Проговорив это, Кучин умолк и, кажется, даже сам удивился сказанному, приподняв левую бровь — вот, мол, как складно завернул. Потом утвердительно кивнул, словно убеждая в чем-то самого себя.
- Да. Вот именно.
Потом, понизив голос, задушевным тоном добавил:
- Но, разумеется, если наше предприятие закончится неудачей... ну, можно ведь и такое предположить... нас будут считать наемниками-апатридами, то есть участниками незаконной вооруженной банды, состоящей из лиц без гражданства и возглавляемой приговоренным в Албании к смерти эмигрантом.
Поручик Арсентьев немного подумал.
- Извините, может быть, мой вопрос покажется вам странным... но мне хотелось бы знать, каковы у албанцев обычаи ведения войны? К чему готовиться в случае попадания в плен в качестве участника... э-э-э... вооруженной банды?
Кучин, склонив голову набок, внимательно посмотрел на поручика.
Поручик Арсентьев уточнил:
- Ну, вырезают ли они на плечах у пойманных офицеров погоны, как большевики, или, может быть, снимают скальпы, как индейцы, или сажают на кол, как турки?
Кучин возмущенно замахал на него руками.
- Ну что вы, голубчик, бог с вами, это все-таки в каком-то смысле европейская страна, а епископ Фан Ноли — гуманнейший человек, православный иерарх, социалист, поэт, любитель Шекспира. Кроме того, даже в Турции уже не сажают на кол, насколько мне известно. Хотя, с другой стороны, албанцы сейчас связались с большевиками, так что остается только надеяться, что большевики не успели научить их фокусам с вырезанием погон на живых человеческих плечах. В общем, не стоит драматизировать, поручик, ничего такого ужасного нас не ожидает.
Арсентьев покивал, но какое-то невысказанное сомнение в его глазах все же читалось, и Кучин поспешил его окончательно успокоить:
- Нет, нет, поручик, не воображайте невесть чего. Могу уверить вас, что если дело дойдет до военно-полевого суда, нас, скорее всего, просто повесят без особых проволочек. Хотя, конечно, возможны эксцессы на местах. Гарантий быть не может.
Поручик заметно помрачнел.
- Ну да, конечно. Это вполне резонно.
Он помолчал некоторое время.
- Знаете, ротмистр, я должен сказать вам честно: я категорически не хочу быть повешенным.
Повисло тягостное молчание. Кучин вздохнул, оживился, хлопнул себя ладонями по коленям и, засобиравшись уходить, деланно бодрым голосом проговорил, глядя как-то немного в сторону и вежливо улыбаясь:
- Ну, тогда, собственно, разрешите...
- Нет, погодите, - поручик положил ладонь на колено Кучину, не давая ему встать, и пристально посмотрел ему в глаза. - Я категорически не хочу быть повешенным, как я сказал. Будучи потомственным военным, я полагаю единственным достойным видом гибели исключительно смерть от огнестрельного оружия. В самом крайнем случае — от оружия холодного. Как я полагаю, шансов быть повешенными у нас немного, судя по диспозиции — сколько, вы сказали, у нас будет штыков?
- До тысячи, поручик, а возможно, и больше. Считая сербских и албанских добровольцев. В Албании к нам присоединятся еще два отряда союзников Зогу.
- До тысячи. Так. При этом мы вступаем в бой с регулярной армией целого государства, пусть и небольшого. Так?
- Так, - вынужден был согласиться Кучин.
- Следовательно, скорее всего, мы благополучно погибнем в бою. В любом случае, попадание в плен в мои планы не входит, и при наличии нагана я сумею себя от этого обезопасить. И все же у меня к вам личная просьба.
- Слушаю вас, - посерьезнел Кучин.
- Если, не дай бог, я буду ранен и не смогу сам воспользоваться личным оружием, прошу вас, обеспечьте мне быстрое и по возможности безболезненное прекращение существования. Я категорически не хочу быть повешенным. Можете вы мне это обещать?
- Да, это я вам могу обещать совершенно определенно. Если у меня самого будет такая возможность, конечно.
- Разумеется. Спасибо.
После того как Кучин, несмотря на уговоры, категорически отказался обедать, сославшись на срочные дела, хозяйка окончательно повеселела и предложила хотя бы чаю попить, но Кучин, прижимая руки к сердцу и кланяясь, поблагодарил ее и поспешил к выходу.
Уже у двери Кучин вдруг спохватился и, покопавшись в карманах, вручил девочкам по припасенной заранее конфете. Девочки обомлели от радости, но сразу конфеты взять остереглись, вопросительно взглянув на мать. Хозяйка вспыхнула от удовольствия, и одобрительно закивала.
- Мерси, - девочки застенчиво изобразили книксены, робко взяли конфеты и мгновенно испарились. На кухне слышен был их возбужденный шепот и шуршание конфетных фантиков.
Визит удался на славу.
Выйдя на улицу, ротмистр Кучин, однако, виновато хмыкнул: врал, бессовестно врал он поручику Арсентьеву. Какая уж там тысяча штыков, честное слово. Человек пятьдесят им уже удалось набрать, и даже если принять во внимание три или четыре сотни вооруженных неграмотных крестьян, составлявших личную гвардию полковника Зоголлы, шансов на то, что эта авантюра закончится успешно, не было никаких. С другой стороны, поручик мог быть совершенно спокоен: до военно-полевого суда при таком раскладе сил не должно было дойти. Они все должны были погибнуть где-то в заснеженных горах, вдали от таких признаков цивилизации, как правильно устроенная виселица.
Нужно было, однако, спешить: сутки впереди были, конечно, длинными, и время могло растягиваться как резина, но все же не до бесконечности оно могло растягиваться. Нужно было быстро бегать по кривым белградским переулкам, собирать гвардию для снежного похода через дикие албанские горы.
Ну что за зима, честное слово, ротмистр сплюнул с отвращением. И зимы нет толковой, и сырость, и дождь вперемешку со снегом, и кошава, и тусклое серое небо, и печей нормальных в домах нет, и в окна дует, и едкий дым от жаровен, и... Ну нельзя так жить! И морозца настоящего, ядреного, не бывает на улице, со сверкающим на солнце хрустящим снежком, ослепительно-голубым небом, серебряными заиндевевшими ветвями берез — чтобы белый пушистый дым из труб столбом уходил в небо, а дома, наоборот, тепло, а печка... м-м-м..., - застонал ротмистр, - полцарства за русскую печку. А небось, даже и в Париже хорошей печки днем с огнем не сыщешь. И что тогда, спрашивается, жалеть об этом самом Париже? Какая тогда разница — Аргентина, Эфиопия, Албания?