Преображение в Дибре
Церемония зачисления русских охотников в албанскую армию, с назначением воинских чинов, прошла как-то скромно, можно даже сказать, незаметно, на каком-то глухом пустыре на окраине Дибры (как теперь все уже привыкли называть Дебар). Погода была непонятная. К вечеру немного подмораживало, и растаявший было днем снежок снова кружился в воздухе. Где-то за спинами свежеиспеченных албанских офицеров, одетых в новую форму и сменивших привычные фуражки на характерные шапочки, пряталось за горами солнце, далеко впереди темнело озеро, за которым тоже были горы.
Миклашевский, ставший майором албанской армии, доложил принимавшему парад главнокомандующему. Индивидуальных представлений офицерского состава предусмотрено не было, и Зогу ограничился тем, что обошел строй, внимательно вглядываясь в лица своей маленькой армии.
Кучину показалось, что за решительным и воинственным видом Зогу скрывал неуверенность, и взгляд его скользил по лицам как-то слишком быстро. Человек, склонный к сомнениям и навязчивым размышлениям, возможно, мог бы даже заподозрить, что главнокомандующий сомневается в благополучном исходе затеваемого похода. Но в строю стояли люди, совершенно несклонные к ненужной рефлексии, и озабоченные в основном только тем, достаточно ли ладно села на них новая форма, в которой предстояло воевать в горах, и пытавшиеся привыкнуть к необычным знакам различия на ней.
В другое время кадровые военные, вне всякого сомнения, возмутились бы тем, что совершенно неосновательно были, по сути, разжалованы, получив звания ниже тех, что имели в русской армии. Полковник Миклашевский стал майором, и это было самое высокое звание в сформированной команде. Старшие офицеры перешли в младший офицерский состав — Берестовский и Улагай получили капитанский чин, а Кучин стал лейтенантом. Переживавшие некогда о выслуге, наградах и званиях офицеры, ревниво следившие за карьерой однокашников и пристрастно обсуждавшие прошедшие награждения на этот раз приняли факт своего понижения совершенно равнодушно. Все это было каким-то ненастоящим, напоминало опереточную историю, и никому и в голову бы не пришло всерьез обсуждать, почему кто-то стал капитаном, а кто-то всего лишь лейтенантом.
- Да и с другой стороны, какие еще могут быть у нас звания, если главнокомандующий у нас всего лишь полковник? - резонно заметил Кучин стоявшему рядом Куракину, когда церемония подошла к концу. - Должна же в армии быть какая-то субординация.
- Да бог с ними, со званиями, - ответил Куракин, - меня больше интересует, где же вся остальная армия? Здесь ведь кроме личной охраны премьера никого нет. Куда подевались все его матьяне? Где наша кавалерия? Маскируется? Где косовары?
- А вот по поводу кавалерии я могу дать точные сведения: кавалерия скупила все дрова в Дибре и теперь разжигает костры.
- Какие еще костры?
- Вдоль албанской границы они сегодня разожгут костры, насколько дров хватит, для введения противника в заблуждение относительно нашей численности.
- Вы полагаете, в этом есть какой-то смысл?
- Трудно сказать. Полагаю, об этом следовало бы спросить Берестовского, как начальника штаба, но боюсь, что даже он на этот вопрос ответить не сможет. Это уже какие-то стратегические замыслы главнокомандующего. Надеюсь, он понимает, что делает... И что дров будет достаточно...
И Кучин задумчиво посмотрел на горы, темневшие на другом берегу озера. Где-то еще дальше, у самой границы, вот-вот должна была вспыхнуть бесконечная цепочка костров, посеяв панику среди немногочисленных солдат пограничной стражи на этом самом дальнем и глухом участке албанско-югославской границы.