Албанский борщ Кучук-бея

Совершенно ясно становилось, что попал Кучук Улагай в Албанию как патрон в патронник, словно скользнув в специально для него предназначенное место - потому что где еще в мире мог бы так устроиться Кучук, рядом с горами, столь похожими на его родные горы русского Кавказа, где обычаи были столь похожи на его родные черкесские, и ничего не нужно было объяснять Кучуку ни про законы гостеприимства, ни про священный обычай кровной мести. Все это всосал Кучук с молоком матери, потому что в неписаном черкесском кодексе «Адыгэ Хабзэ» говорилось о том же, о чем и в неписаном албанском «Кануне», только другими словами. А слова, как известно, это воздух — обычай не носят на кончике языка, как слова, его просто соблюдают. Где еще мог спокойно жить мусульманин-суннит Кучук со своей православной женой-казачкой, и чтобы это не вызывало как минимум недоумения у соседей? А здесь это казалось совершенно естественным и никаких вопросов не вызывало. В Шкодре большинство албанцев были католиками, но и мусульман хватало — и суннитов, и бекташей. Межконфессиональные браки были совсем не редкостью. Более того, известны были и совсем удивительные случаи, когда, к примеру, глава семейства был правоверным мусульманином, а все остальное семейство как ни в чем ни бывало исповедовало католичество. В турецкие времена такое объяснялось просто: мусульмане не платили дополнительных налогов, а во что верят домочадцы, турецких чиновников не интересовало.

Настоящим албанцем стал, казалось бы, Кучук, и должен был быть абсолютно счастлив, но это только так казалось. Не мог он стать албанцем по одной простой причине — у него не было семьи. Нет, у него была своя маленькая семья — жена и сестра, но вот настоящей большой семьи, с бабками, тетками, дядьями, племянниками, кунатами, свояками, настоящей черкесской или албанской семьи, в которой только близкой родни считалось больше сотни человек — такой семьи у него не было. Не был Кучук албанцем, потому что у него не было своего фиса, не было своей родной деревни, с камнями у межи, положенными двести лет назад пра-пра-прадедом. Он был в Албании безродным, хотя и был по кавказским понятиям дворянином и даже князем. Он был князем, но князем без своих людей, без своего племени. Надо было Кучуку обрести родственников, или хотя бы свойственников, и способ для этого был один.

- А что, Кучук, - спросил его Кучин, - почему ты сестру замуж не выдаешь? Нашел бы ей жениха из хорошего албанского рода. Ты человек уважаемый, можно сказать, друг короля. Любой сочтет за честь с тобой породниться. Вот и станешь настоящим албанским беем. - И Кучин хитро посмотрел на Куракина, окаменевшего от этого вопроса.

-Э-э-э, - Кучук нахмурился. - Легко ты рассуждаешь. У них свои обычаи, у нас свои, надо как-то суметь... Я не купец, сестра не товар. Не так все просто.

И, словно закрывая дискуссию, Кучук хлопнул ладонью по низенькому столу:

- На все воля Аллаха!

И, повернувшись к Куракину, сменил тему разговора:

- Так что, поручик, вы любите лошадей? Хотите у меня на заводе служить? Александр Васильевич вас рекомендовал наилучшим образом как опытного коневода. Да если честно, я бы вас и без его рекомендаций взял, надежные люди всегда нужны, а мы с вами, если припоминаете, в атаку вместе ходили на перевале.

Куракин скромно потупился. Вылазка, действительно, была героической, едва ли не легендарной, и забыть о ней было совершенно невозможно.

Кучин встал, и, подойдя к окну, залюбовался видом гор.

- Да, хорошо здесь у тебя?, Кучук, прямо небольшой персональный рай образовался. Вот честное слово, всего-то ерунды какой-нибудь и не хватает для полного и абсолютного счастья. Печки здесь нету, и борща. Вот дай мне настоящего борща со сметанкой, и ей-богу, не надо никакого Парижа. Ну его, Париж, к черту!

Кучук, хитро улыбаясь, кивнул головой в сторону другой комнаты, где как было слышно, суетилась, накрывая на стол, Людмила Петровна.

- А что ты там говоришь насчет борща? Нет, говоришь, борща? А вот и есть, Людмила Петровна расстаралась по случаю. Пойдем-ка, Александр Васильевич, удивлю я тебя.

И Кучук мгновенно исчез, поманив его за собой движением руки.

Кучин удивленно развел руками, радостно улыбнулся, и пошел было за ним, но на полушаге вдруг остановился, глядя в окно на синеющие на горизонте горы. И вдруг острая грусть пронзила его, понял он неожиданно отчетливо, что борщ, приготовленный Людмилой Петровной, несомненно очень вкусен, но все-таки это не тот борщ, не может тут быть настоящего борща, настоящего борща вообще больше не может быть нигде и никогда, как никогда уже не будет пропавшей бесследно России, и сам он ненастоящий, живой мертвец, давно уже встретивший свою смерть, да застрявший на полпути то ли в рай, то ли в ад, и прижившийся в чужом и непонятном мире, и только не до конца еще растаявшая ледяная корка у него на сердце, принесенная из бескрайних зимних степей, удерживает его от того, чтобы не достать верный револьвер и не застрелиться немедленно. Да и не пристало живому покойнику стреляться, этим он мог оскорбить свою родную, привычную уже смерть.

Тем более невозможно было стреляться в доме принявшего его друга, жена которого сварила накануне борщ, чтобы к сегодняшнему дню он настоялся и набрал аромат. Борщ, как хорошо известно, нужно есть на следующий день после приготовления, как, впрочем, и щи. И желательно, чтобы эти сутки борщ провел на русской печи, медленно отдающей накопленный жар, чтобы томился он от этого нежного мягкого жара, приобретая ни с чем не сравнимый аромат. Понятно, что во всей Албании невозможно было найти одной-единственной русской печи, но все же — борщ это борщ! Нельзя стреляться, когда из соседней комнаты доносится запах борща.

Нужно было существовать дальше вместе со своей смертью и не роптать попусту. В сущности, судьба его складывалась просто замечательно по сравнению с судьбами сотен тысяч других выброшенных из нормальной жизни русских людей.

Кучин оживил застывшую было у него на лице улыбку и пошел к вопросительно выглядывавшему из двери Кучуку.

- А что, Кучук, может, у тебя и сметанка найдется?