Выстрел в Луну

- Нет, поручик, вы и в самом деле полагаете, что луна вот эта, - Кучин мотнул головой вверх, - она точно такая же, как и петроградская, или, скажем, киевская?

- Ну, а какая же? Луна и луна.

Куракин благодушно улыбался, похоже, что плевать ему было на луну, мысли его бродили где-то далеко, время от времени он терял нить беседы, думая о чем-то своем, очень приятном, но Кучин упорно возвращал его к дискуссии.

- Нет, - настаивал на своем Кучин, - если подходить формально, с астрономической, так сказать, точки зрения, то конечно да. Это то же самое астрономическое тело.

- Ну вот, - развел руками Куракин.

- Но речь идет о другой луне, той луне, которую видит и воспринимает индивид, о луне, пропущенной, так сказать, сквозь органы чувств. И тут оказывается, что албанская луна, в данном случае луна шкодранская — это совсем другая луна по сравнению даже с родственными ей лунами киевской или ростовской, не говоря уже о луне петербургской. Вот мы с вами, поручик, вышли в албанскую ночь, - и Кучин обвел рукой, показывая собеседнику окружающую их черную ночь, самым ярким источником света в которой была как раз эта луна, - и что же мы видим и ощущаем?

- Что?

- Луну в ночи. Это яркая луна, освещающая темную и очень теплую ночь, полную звуков и запахов. И если в Киеве еще можно увидеть похожую луну, такую же яркую, такой же теплой и темной ночью, хотя запахи там другие, то в Петербурге такой луны не бывает ни при каких обстоятельствах. Там луна совершенно другая — бледная летом, и ледяная зимой. А эта луна меня раздражает, порой мне хочется ее просто пристрелить. Какая-то она чужая и недобрая.

- Знаете что, Александр Васильевич, луна луной, но на нашем месте я озаботился бы тем, цела ли еще наша машина, и сможем ли мы доехать обратно.

- Машина меня нисколько не беспокоит, за нее я совершенно спокоен. А вот с луной нужно что-то делать.

Кучин оказался прав: машина стояла на своем месте, и более того, похоже было, что чья-то заботливая рука протерла запыленные металлические поверхности, и те ярко блестели в лунном свете. Даже похожие на толстых змей три металлические трубы, выползавшие сбоку из-под корпуса, сверкали серебром. Вокруг никого не было видно.

- Ну что, Александр Васильевич, караул разошелся? Родители по домам разогнали?

- Караул, поручик, не может разойтись сам по себе, без разводящего, - наставительно заметил Кучин, - Иначе в армии наступит хаос и разложение. Караул — это основа порядка.

Кучин оказался прав — как только они подошли ближе, сидевший в машине Мираш выскочил и с гордым видом вытянулся возле нее. Весь вечер он выполнял важное задание, командовал деревенскими мальчишками и распоряжался королевской машиной. Он был доволен собой и предвкушал заслуженную награду.

Кучин оценивающе осмотрел с ног до головы храбреца Мираша, удовлетворенно хмыкнул, достал блестящую новенькую монету и торжественно ее вручил.

- Благодарю за службу! Вот! Настоящие албанские деньги! Серебряные! Посмотри, тут на монете величайший воин всех времен, Лека Великий, или Александр Великий. Поэтому и монета называется «лека». Один лек. В Албании теперь все как надо — есть свой король, свои настоящие деньги, своя армия.

Мираш повертел монету в руке, ловя отблеск луны, чтобы получше ее рассмотреть. Потом хмыкнул:

- Должно быть, он действительно был великим воином.

Кучин удивился:

- Это ты о чем?

Мираш показал пальцем на изображение:

- Он же голый совсем и без седла на коне. Только поводья и меч. Попробуй-ка без седла на коне повоевать. Даже доспехи, это ладно. Можно и без доспехов. А вот без седла и стремян...

Кучин озадаченно пожал плечами.

- Ну, вообще-то это, так сказать, аллегорическое изображение... Но если задуматься, то действительно...

Он повернулся к Куракину, словно в поисках поддержки, но тот откровенно смеялся над его растерянностью.

- Ладно, ладно, поручик, отправляйтесь в министерство финансов и там смейтесь себе на здоровье. По-моему, вполне на европейском уровне сделано, красиво и со вкусом. Не хуже, чем в Италии.

Кучин взялся за ручку дверцы автомобиля, но Мираш схватил его за рукав и протянул ему монету обратно.

- Не надо!

- Почему не надо? - не понял Кучин.

Мираш пристально посмотрел ему в глаза, потом показал пальцем на кобуру.

- Оружие! Ты обещал.

Кучин повернулся.

- Обещал, значит, обещал. Монету оставь. Она твоя, - и принялся расстегивать кобуру. - А вот, кстати, поручик, мое любимое албанское слово: «pushka». Никакой словарь не нужен, все сразу понятно. Это вам и ружье, и пистолет, и вообще любое оружие. По-моему, албанские младенцы мужеского пола это слово выучивают самым первым, еще в колыбели.

Он отвел Мираша в сторонку и присел на корточки, чтобы тот мог взять в руку пристегнутый длинным ремешком револьвер. Сам он обхватил его руку своей и направил ствол на луну.

- Слушай внимательно, солдат! Ты, конечно, стрелять умеешь, я не сомневаюсь, но все-таки слушай и делай как я говорю.

Мираш с серьезным видом кивнул.

- Сейчас темно, не видно ни черта, целиться нам не во что, только в луну. Будешь стрелять в луну. Вот смотри: это мушка, ты ее должен видеть так, чтобы она была посередке вот здесь, понял? В одной руке удержишь?

Мираш кивнул.

- И главное, солдат, запомни: руку держать твердо, чтобы наган не скакал после выстрела, и глаз не зажмуривать! Луну должен видеть все время, не сморгни! Ну, с богом!

Кучин взвел курок и отпустил руку мальчика.

Мираш прищурился и даже как-то сморщился от напряжения, руку его водило от тяжести револьвера, но он изо всех сил старался удерживать на мушке луну. Грянул выстрел.

Кучин посмотрел на Мираша: тот стоял, вытаращив глаза. Он не зажмурился во время выстрела. Кучин с некоторым усилием выцарапал револьвер из его сведенной судорогой руки.

В деревне залаяли собаки, где-то зажегся свет.

- Ну вот, и молодец, храбрец Мираш! В луну ты попал, по-моему. Будешь воином и героем. Если будет большая война, совершишь много подвигов. Поехали, поручик!

Задумавшись на мгновение, Кучин открыл барабан и вытащил ногтем еще теплую стреляную гильзу.

- Держи! Чувствуешь запах? Это запах войны и подвигов. Оставь себе на память.

Когда машина тронулась с места, оставив в темноте совершенно счастливого Мираша, сжимавшего в руке монету и гильзу, Кучин повернулся к Куракину.

- А ведь на самом деле, поручик, как я полагаю, больших войн в двадцатом веке больше быть не может. И подвигов совершать будет негде. Наша война была последней большой войной.

- Отчего же вы так думаете?

- Очень просто: никакая большая война невозможна в эпоху боевых отравляющих газов. К чему все наши умения стрелять, управлять артиллерийским огнем, командовать подразделениями, если все великие державы запаслись такими запасами газов, что все живое на земле будет гарантированно уничтожено несколько раз. И никакие противогазы не спасут. Химическая наука уничтожает военное искусство и делает бесполезным героизм отдельно взятого человека. Участь любого смельчака в эпоху боевых газов предрешена: мучительная смерть.

- Ну, Александр Васильевич, вы как-то любите все обобщать, философствовать. На наш век хватит и маленьких войн, домашних, между соседями. Так что место для подвига всегда можно будет найти.

И поручик Куракин вновь вернулся к каким-то своим задушевным мыслям, связанным, похоже, с покинутым им гостеприимным домом Улагая, отчего на лице у него появилась глуповатая блуждающая улыбка. Проблемы применения боевых газов в грядущей мировой войне, похоже, не очень его занимали.