Первый парад

Все-таки первые сутки после взятия города - это настоящий праздник для солдата. Даже если город не был отдан на разграбление, и встретил победителей не как врагов, а как освободителей, все-равно: душа солдата в это время наслаждается заслуженной победой, и время проходит радостно и легко. День или два как минимум уйдут у начальства на организационные мероприятия, подведение итогов битвы, учет потерь, планирование дальнейших действий. А солдат, переделав свои нехитрые неотложные дела, совершенно свободен и счастлив, если, конечно, бывает счастье во время войны. Ни боевых действий, ни даже утомительных походов в ближайшее время не предвидится. Можно наслаждаться лаврами победителя.

С утра Русский отряд и албанские добровольцы готовились встречать премьер-министра, который должен был прибыть в Пешкопию, триумфально захваченную накануне. Неизвестно откуда возник отряд майора Гальярди, и тоже стал готовиться к параду. Поручик Шевцов благополучно вернулся в состав отряда вместе со своими пушками, хотя на вопросы о боевых действиях под командой Гальярди угрюмо отмалчивался. Погода обещала быть хорошей.

В суматохе сборов полковник Миклашевский поймал за рукав Кучина:

- Ротмистр, у меня к вам небольшое дело.

- Слушаю, Илья Михайлович.

Миклашевский назвал его ротмистром, а не лейтенантом, и это означало, что общение происходит вне официальных уставных отношений в рамках албанской армии, то есть на вполне дружеской ноге.

- Не в службу, а в дружбу, у меня к вам небольшая просьба.

- Да?

- Видите ли, Зогу просил непосредственно перед его прибытием в город выслать ему навстречу нашего офицера с парой солдат, чтобы лишний раз убедиться, что все в порядке. На мой взгляд, он чрезмерно осторожничает, тем более что все необходимые донесения были ему должным образом отправлены, да и прибывает он не в одиночку, а со своей личной охраной. Там у него целый конвой.

Кучин удивленно посмотрел на Миклашевского, ожидая дальнейших разъяснений.

- Он просил прислать кого-нибудь, кого он лично встречал, и упомянул вас — вы с ним, если помните, общались в Белграде, и он восхищался вашим прекрасным немецким языком. Так что, если вас не затруднит, возьмите пару солдат и отправляйтесь ему навстречу, подтвердите, что все в порядке и торжественное построение пройдет, как и было запланировано.

Кучин хмыкнул.

- Ну, извольте. Отчего же не прошвырнуться на свежем воздухе. Прикажете отправляться?

- Да, и не тратьте время — возьмите у штаба коня, стоит там уже под седлом, белый жеребец. Скажите, я распорядился. И пару солдат прихватите.

Ночью все вокруг припорошило свежим снежком, и следы вчерашней битвы совершенно скрылись под белым покрывалом. В предрассветной полумгле дорогу было прекрасно видно, да и пока Кучин с сопровождающими выбирались из города, небо слева над горами заметно посветлело. Когда же они оставили позади мост и выехали на заснеженное плоскогорье, солнце вышло из-за горы, и снег вспыхнул ярким розоватым огнем, на котором двигались справа от дороги привязанные к лошадиным ногам невероятно длинные голубые тени.

Кучин даже зажмурился на какое-то мгновение от снежного блеска, и только через некоторое время, прикрыв глаза ладонью и прищурившись, смог разглядеть возникшую впереди словно ниоткуда черную массу всадников. Масса эта раздалась и замерла, выпустив из своего нутра Зогу, выехавшего вперед, навстречу Кучину.

Кучин знаком скомандовал сопровождавшим его солдатам оставаться на месте, прибрал поводья в левую руку, и залихватски отдав честь, стоя на стременах припустил в карьер навстречу главнокомандующему.

- Ваше превосходительство! - бодро гаркнул он, подскакав к Зогу, но тот, не вынимая изо рта сигаретки, быстро отсалютовал ему в ответ и махнул рукой, показывая, что на этом формальности закончены. Они неспешно поехали в сторону города. Кавалькада тронулась следом.

Кучин собирался было доложить о ситуации с парадом, но Зогу заявил, что ему все прекрасно и так известно, и завел вполне непринужденный светский разговор о вчерашних событиях, пожелав ознакомиться с личными впечатлениями Кучина как непосредственного участника.

Сопровождавшие Кучина албанцы при приближении Зогу освободили дорогу, решительно загнав своих сопротивлявшихся лошадей прямо в сугроб, где те увязли чуть ли не по грудь и бестолково месили ногами снег, недовольно фыркая. Выбрались они только после того, как мимо проехал последний всадник из конвоя премьер-министра.

За разговорами время пролетело незаметно, и вот уже дорога изогнулась крутой дугой прямо перед мостом, солнце ударило им в глаза, и Кучин, показав рукой напоследок, откуда они вчера наступали и куда потом продвигались, пока сопротивление в городе окончательно не прекратилось, деликатно приотстал от главнокомандующего. Премьер-министру предстояло принимать парад, и если бы Кучин задержался возле него, это могло бы уже выглядеть нарушением субординации по отношению к его собственному начальству, командовавшему парадом.

Парад прошел великолепно, и даже напомнил чем-то зимний парад на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге; войска были полны энтузиазма, местное население бодро кричало «Рофт!», приветствуя премьер-министра, да и вообще, день выдался совершенно праздничным: войска, участвовавшие в боевых действиях на стороне коммунистического узурпатора Фана Ноли, были амнистированы и выпущены из крепости, после чего немедленно влились в состав законной армии премьер-министра Зогу. Не входивших в состав регулярных частей пленных добровольцев по приказу Зогу хорошенько накормили и распустили по домам. Офицеры-албанцы под командой капитана Али Резы заново знакомились с офицерами Русского отряда — уже не как побежденные и взятые в плен враги, а как соратники и боевые товарищи. Зогу, полюбовавшись на кривую виселицу, на которой его планировали повесить, разрешил это уродливое сооружение сжечь, тем самым провозгласив наступление эры законности и милосердия. Народ был в восторге.

К вечеру в город вошли войска Цено-бея Крюэзиу, наступавшие со стороны Косовы и успешно овладевшие Кукесом и прочими, более мелкими населенными пунктами по пути к Пешкопии — и тут Кучин осознал, что ситуация переменилась совершенно радикальным образом: то, что вчера еще было безумной авантюрой горстки наемников, не имевшей никаких серьезных шансов на успех, превращалось в серьезную военную кампанию. К сотне русских военных и нескольким сотням нерегулярных солдат из племени матьян прибавились, помимо партизан майора Гальярди и усиленного свежим пополнением гарнизона Пешкопии, еще и организованные подразделения полковника Цено-бея. Теперь под командой премьера Зогу было более двух тысяч штыков, и перспектива овладения Тираной из призрачной безумной фантазии стала вполне осязаемой, хотя и подлежавшей тщательному планированию операцией. Нужно было только пробиться сквозь горы.

Конечно, при наличии опытного военного руководства противник мог организовать серьезную оборону, и даже, правильно распорядившись войсками, запереть их в мешок среди непроходимых гор, но все же это теперь была игра сопоставимыми фигурами, и преимущество было на стороне того, кто быстро и решительно наступал, убеждая всех в собственной непобедимости.

А слухи о непреодолимой силе наступавшей армии уже разлетались среди гор, самые невероятные рассказы передавались из уст в уста, убеждая всех в том, что совершенно бессмысленно сопротивляться армии вернувшегося в страну премьер-министра Зогу.

И трудно даже вообразить, как изумлен был бы лейтенант албанской армии Кучин, если вдруг каким-то чудесным образом ему стало бы известно, что некоторые из этих рассказов, самые фантастические из всех, заканчивались примерно так:

«... а наутро непобедимый Белый Капедан возник на заснеженном плоскогорье неизвестно откуда, словно вихрь, и, прилетев на белом коне в сверкающем облаке снежной пыли, лично встретил премьер-министра и торжественно положил к его ногам побежденную Пешкопию...»