Обо мне – если кому-то интересно узнать подробности
Если заглянуть совсем далеко, то начать можно вот с чего: первый раз в первый класс первого сентября у меня не было. Дело в том, что первого сентября я еще ходил в детский сад. Мне только что исполнилось 6 лет, а тогда в школу брали с 7 лет.
И вот, то ли второго сентября, то ли третьего, отводя меня утром в садик, отец спросил меня: а не надоело тебе в детский сад ходить? Может, в школу уже пора?
Я ответил, что, конечно же, надоело. Главным образом надоело то, что там надо было спать после обеда. Ну как, то есть, спать – делать вид, что спишь. Все вот эти ритуалы – раздеваться, укладываться, делать вид, что спишь. Ну реально, надоело. Раздражало. Я тогда маленький был, не понимал своего счастья.
И тогда вместо садика отец повел меня в РОНО – то есть, районный отдел народного образования. Не знаю точно, как сейчас называется подобная организация. Там заведовали школами. Хорошо помню, что начальник (мужчина) проверял, умею ли я читать и считать. Он дал мне какой-то коротенький детский текст с большими буквами, мне даже неудобно стало. Хотел было прочитать ему вслух ту напечатанную на машинке бумагу, которая лежала на его краю стола, вверх ногами для меня, но постеснялся. Бойким мальчиком я не был. А вот читал я хорошо. Меня даже воспитательница усаживала иногда на стульчик, давала в руки книжку, и я читал вслух какие-то сказки своим одногруппникам. Но про себя я читал, конечно, намного быстрее, чем вслух. Даже если текст лежал вверх ногами. И зрение у меня было очень хорошее.
Сотрудника РОНО мое умение читать вслух и считать пальцы на руке и какие-то воображаемые яблоки вполне удовлетворило, но загвоздка была в том, что отнюдь не в каждой школе директор был готов отступать от правил и брать на учебу маленьких детей после начала учебного года. Поэтому первые полгода я ездил довольно далеко, за две станции метро, в ту школу, в которую меня согласились взять. Там тоже случались забавные вещи, ну, к примеру, в школьную библиотеку записывали только со второго класса. В первом начинали учить буквы по букварю. Меня, в виде исключения, записали. И торжественно выдали книжку большого формата, с картинками. Что-то про Крайний Север и моряков на льдинах. И ободряюще похлопали по плечу: давай, мол, читай. Молодец! Я прочитал эту книжку в метро, еще не успев доехать до своей конечной станции. Полторы станции у меня на нее ушли. Выдавали мне ее на две недели.
Так я впервые стал посетителем библиотеки и прочитал за следующие десять лет огромное количество книжек. И не только из библиотеки. У соседки по этажу был шкаф во всю стену, где стояли собрания сочинений, она давала мне книги, и так я их и читал – собраниями сочинений. Жюль Верн голубенький. Конан Дойль черный такой. Джек Лондон, Марк Твен, Майн Рид и так далее. А бабушка у меня была учительницей, и во время каникул я тоже читал собраниями сочинений, уже у нее – Чехов, Гоголь, Макаренко, Короленко. Я вам скажу, что Макаренко – это было реально интересно читать в детстве. И «Педагогическую поэму», и «Флаги на башнях».
Через полгода меня перевели в школу недалеко от дома, самую обычную, не специализированную, не элитную, не языковую. Простую советскую районную школу. Когда я заканчивал школу, мне было пятнадцать лет. В старших классах мальчиков у нас обучали профессии водителя грузовика, и после сдачи экзаменов все получали водительские права. Я получил водительские права, в которых стоял синий штамп: действительны с такого-то числа. Права мне дали, но они были недействительны. Тогда в СССР водительские права можно было получать с шестнадцати лет, а мне еще не было шестнадцати. И паспорта у меня не было. Паспорт в СССР тоже получали в шестнадцать лет. Поэтому летом, когда я поступал в университет, тетеньки из приемной комиссии водили меня под конвоем, чтобы удостоверять мою личность. Все прочие абитуриенты просто показывали паспорт.
Грузовик я, кстати, с тех пор ни разу в жизни не водил. А ведь имел полное право.
Когда я закончил филфак, мне было двадцать лет, еще существовал СССР. Через полдюжины лет, когда угар перестройки перешел в развал СССР, можно уже было подводить какие-то предварительные итоги моей жизни в советской стране.
По сути, это первый в СССР регулярный учебник албанского языка, хотя и несколько специфической направленности, к тому же с грифом "для служебного пользования" и "не для продажи". Когда он вышел, мне было 26 лет, но написан он был за несколько лет до этого, когда я служил в армии.
Я написал книжку, изданную в «Молодой гвардии» тиражом в 75000 экземпляров (ну да, ну да, бывало такое при советской власти, когда просто посылаешь рукопись по почте, не имея ни связей, ни дедушки в ЦК КПСС, а тебя вдруг издают и платят гонорар в размере примерно годовой зарплаты инженера), учебник албанского языка (по сути, первое в СССР регулярное учебное пособие по албанскому), перевел с албанского роман Исмаиля Кадарэ «Генерал мертвой армии» (и да, тоже вот так: послал рукопись по почте в журнал «Иностранная литература», там долго думали, а потом осмелились и напечатали), и еще кое-что переводил, уже исключительно из корыстных соображений – Гарднера, Патрицию Хайсмит, Агату Кристи. Бабушка Агафья, кстати, неплохо меня поддержала в смутное время на стыке десятилетий, это хорошо переиздавалось в разных издательствах, и даже Юлиан Семенов собрание сочинений замутил, и взял мой перевод. Парадокс заключался в том, что денег платили все больше (к Юлиану Семенову пришлось ехать с сумкой, чтобы складывать пачки денег, тогда все расчеты в издательском бизнесе производились наличкой), но стоили они все меньше. А потом на деньги от переводов уже стало невозможно прожить, хотя исчислялись они миллионами. Да и сейчас невозможно прожить на переводы, так что, если я сейчас что-то перевожу, то не из меркантильных соображений, а потому что так надо.
Сейчас вообразить тираж в 75000 просто невозможно, что уж говорить о таком тираже для книжки начинающего автора
Да, вот еще что: не надо думать, что в СССР все было сказочно-прекрасно для авторов. Да, один мой роман издали, а вот пару других, сколько я ни рассылал по почте, так и не издали. Но у меня уже успело сложиться странное представление о том, как должны издаваться книги: я полагал, что нужно написать приличный текст и отправить его издателю. А издатель прочитает и опубликует. Мне как-то не приходило в голову, что нужно сначала вписаться в какую-то окололитературную тусовку, присягнуть на верность какой-нибудь старухе-графине, руководящей литературным процессом в стране, или записаться в какую-нибудь партию. У меня были иллюзии, что это осталось в советском прошлом, все эти всесоюзные совещания молодых авторов, областные союзы писателей, литкружки при заводских парткомах под руководством писателей второй категории на казенной зарплате и прочая массовка. Я думал, что теперь важен будет текст. А текст - это результат исключительно индивидуальной работы. А потом начались 1990-е, и стало не до романов. Тогда за романы, как правило, вообще никто ничего не платил авторам.
Пришел я как-то в одно частное и, как тогда любили подчеркивать, независимое издательство, принадлежавшее известному ленинградскому писателю, и он, похвалив мой роман, предложил издать его за тысячу долларов. То есть, он имел в виду, что это я ему должен был заплатить тысячу долларов, а не он мне. На что я резонно ответил, что если бы у меня была лишняя тысяча долларов, я и сам бы издал свой роман, дело-то нехитрое. Говорил я это, опираясь на собственный опыт. Незадолго до этого мы с компаньонами, имея тысячу долларов, издали толстый научный том по социологии, переведя его со шведского языка, на 35 авторских листов, тиражом в 5000 экземпляров, в красивом твердом переплете с тиснением. У знакомого шведа оказалась лишняя тысяча долларов, выданная ему университетом в виде гранта на издание. Он стал в России живым классиком западной социологии и приезжал читать лекции. А тираж, кстати, удалось еще и продать, студенты расхватали как горячие пирожки.
Пер Монсон. Современная западная социология
Тогда тысяча долларов это были очень большие деньги. Зарплата была у нас в стране долларов 10 в месяц. Так что запрос был ошеломляющий, о чем я и сказал писателю-издателю. Он обиделся, и в своей следующей книге дал мою фамилию какому-то довольно противному персонажу, графоману, пишущему под псевдонимом «Эмский». Труд свой он назвал химериадой и понаписал всяких историй с алкогольными видениями, загробной жизнью и так далее. Я его книжку, изданную на те деньги, которые ему кто-то все-таки заплатил, перелистал, но читать, конечно, не стал, было не очень интересно. Тем более я не стал бы ее покупать за деньги. Отомстил он мне, одним словом, за неполученную тысячу, из которой он уже запланировал получить в виде прибыли две трети или даже три четверти. Он считал, что я его фактически ограбил, и был очень недоволен. Он уже умер, и я не буду ему мстить, а мог бы. Даже не стал бы его настоящую фамилию использовать, как сделал он, а изменил бы, к примеру, одну букву, все и так узнали бы. А потом попрыгал бы на его трупе. Но не буду. Ну его. Да и не помнит уже его никто, никому не интересно. Хотя довольно популярным автором был в свое время и даже считался приличным человеком, демократом и антисоветчиком.
Да, 90-е годы пролетели в полном угаре и полуобморочном состоянии – бизнесы, возникающие и рушащиеся, а также отжимаемые компаньонами (включая издательство, опубликовавшее чуть ли не первым в России «Лолиту» Набокова каким-то безумным тиражом то ли 200 то ли 300 тысяч экземпляров, причем продать удалось весь тираж оптом буквально за неделю до того, как эту же книгу издало другое издательство еще большим тиражом, и мы остались в живых, потому что деньги были взяты в долг под гарантию собственных голов); жены, стремящиеся к лучшей жизни, и вытекающие из этого разводы; переезды, равные пожарам в соотношении 2:1, и так далее.
Казалось бы, вот материальчик для творчества – сиди и пиши. Но нет. Вот в чем парадокс: хорошо бы иметь две жизни, причем протекающие одновременно. В одной бы все это происходило, а во второй сидишь и пишешь себе спокойненько, не отвлекаясь на происходящее. А одновременно не получается. Поэтому в 90-е я не написал несколько романов – они фактически существовали у меня в голове, надо было только сесть и записать. Но никак.
Вот, к примеру, созрел в середине 1990-х такой чудный ненаписанный мной роман: «Отель Брайбери Санкт-Петербург». И еще несколько: «Доминирующая форманта», «Хорошая квартира», «Император Кавказа», «Сердечная недостаточность», «Гадюка-центр»... Был материал, был. Но эти я уже не напишу.
В новом тысячелетии все как-то устаканилось, устоялось, определилось, но второй параллельной жизни как не было, так она и не появилась. Пришлось погрузиться в консалтинговый бизнес (никакой инфоцыганщины, никаких пирамид, абсолютно реальное дело, связанное с образовательными программами за рубежом), ездить по разным странам, посещать западные учебные заведения, участвовать в международных конференциях и, как принято говорить в этом бизнесе, воркшопах, так что накопилось сколько-то терабайт красивых фотографий и образовалась коллекция ключей от западных гостиниц – ну, то есть, не ключей, а электронных карточек для входа. Настоящие ключи коллекционировать неудобно – к примеру, в одном небольшом английском городке к ключу была приделана такая огромная деревянная колобаха с выжженным номером комнаты, что ее в карман невозможно было засунуть. Какие уж тут коллекции?
В каком-то американском боевике я с большим удовольствием узнал гостиницу в Майами, в которой я участвовал в международной конференции. В фильме, по-моему, ей снесли пару верхних этажей из базук.
В общем самолеты, перелеты, визы, переговоры, решение проблем, переписка с партнерами в разных часовых поясах, со счетчиком в голове: «Австралия? Так, там сейчас, значит, к нашему плюс... уже конец рабочего дня... А в США как раз наоборот – минус, они еще не проснулись... А вот в ЮАР как у нас, тут можно не париться.» Так что роман «Будни явных агентов» остался ненаписанным.
Был, правда, один эпизод, когда удалось вырезать из жизни несколько месяцев и сесть писать – у одного знакомого продюсера случился форс-мажор, и надо было буквально за пару месяцев написать двенадцать серий популярного сериала. Задача была нетривиальная, но я написал, да потом еще пару драфтов, ужимая и переформатируя написанные серии и добавляя новые, по мере того, как у продюсера замысел стал шириться, и вместо очередного сезона, где речь шла о контрабанде в порту, он решил сделать все глобально и закрыть тему – завершить все сюжетные линии, воздать всем героям по заслугам, и сезон стал называться «Расплата». Он стал последним сезоном «Бандитского Петербурга» . В общем, я тему закрыл.
Только имейте в виду, если вдруг в результате странной случайности вам попадется на глаза этот сериал, что большая часть снятого – это деконструкт. То есть не совсем откровенная пародия, но и всерьез не стоит относиться к банде молодых отморозков, подражающих «Бригаде», или к албанской мафии, добравшейся до питерского порта. Да, я даже албанскую мафию вставил, и заставил артистов учить странно звучащие фразы. Они, кстати, отлично справились. В общем, там есть много всякого забавного, если внимательно смотреть и понимать месседж.
Но пришли времена, когда благодаря так называемому Ковиду, а потом и прочим обстоятельствам, появилось время для другой жизни. В последние несколько лет я уже не летаю в далекие страны и не получаю визы. Я сижу на месте. И я перевел пару романов Исмаиля Кадарэ, и написал «Белого Капедана», и собираюсь еще кое-что успеть написать, кусочек жизни еще остался, я надеюсь. Вот сижу, пишу.